Впервые мы увидели его на ТВ в 87-м. И полюбили навсегда. «До и после полуночи» в исполнении Владимира Молчанова было чем-то необычайно стильным и глубоким. Оторваться от «ящика» было невозможно. А ушел он из перестроечного ТВ громко и красиво: во время ввода советских войск в Литву отказался читать пропаганду в программе «Время». После на ТВ он возникал не часто. Но народ всегда помнил его «До и после...». И вдруг «Частная жизнь». Породистый, с благородной сединой, Владимир Кириллович изящно копается в «чужом белье». Что бы это значило? Простят ли Молчанову такое «падение» его старые, верные поклонники?

— Вы серьезно относитесь к этой передаче?

— Это моя главная работа. Хотя сейчас она делится на две части жизни: полмесяца я в Москве, полмесяца — в Латвии. Я на ТВ прошел все — вел «Новости», вел программу «Время», «Утро». Но ток-шоу я не вел еще ни разу. Изредка мне бывает это интересно. У меня очень симпатичная соведущая, очень культурная, милая Лика Кремер. Я безумно уважаю ее папу, знаменитого скрипача Гидона Кремера. Я ведь человек по натуре неразговорчивый, больше люблю слушать. Но я никогда не опускаюсь «ниже пояса».

— Я понимаю, что благодаря вам эта передача как-то облагораживается. Но чем она отличается от «Принципа домино» или бывшей «Стирки»? Они все на одно лицо.

— Но я же делаю 25 программ в месяц в Риге. Эта единственная русскоязычная передача, которая разрешена на государственном телевидении, и называется «Тривиальное утро». Я за этот срок успеваю штук двенадцать интервью сделать, но, как правило, с теми же персонажами, что у меня и в «Частной жизни», потому что все они приезжают на концерты и гастроли в Ригу. Но там у меня был и Раймонд Паулс, и другие местные знаменитости.

— Но российские зрители видят вас только в «Частной жизни», и многие сожалеют, что такой человек, которого они помнят, может быть, по своим лучшим годам жизни...

— Ну, возможно, эти люди тоже уже поменялись. А спектакли бывают разные — есть Чехов, а есть Ионеску.

— По-моему, ваше сравнение не слишком корректно. Можно сказать по-другому: если малоиграющему актеру предлагают ужасные сценарии, то выбирать ему не приходится, и он вынужден зарабатывать деньги и играть в плохих фильмах.

— Я веду «Частную жизнь» не для того, чтобы зарабатывать деньги. Да, с 2000 по 2003 год я довольно мало работал и делал лишь только цикл «И дольше века...», который выходил пять-шесть раз в году. Я очень соскучился без работы и с удовольствием принял это предложение. В своей программе я говорю с людьми и стараюсь не задавать им глупых вопросов.

— Хотя в окружении таких персонажей, которые к вам приходят, можно, конечно, испортиться.

— Да, когда ко мне приходят Анпилов или Шандыбин, я иногда бываю в полной растерянности и не знаю, как им возразить. Я же не могу читать лекцию. Поэтому это тоже требует умственного и физического напряжения.

— Вы привели сейчас примеры политиков. Но к вам приходят такие фрики, что непонятно, о чем вы с ними можете говорить. О чем, например, вам говорить с Отаром Кушанашвили?

— А вы заметили, как он у меня себя ведет? Кто часто хамит и бросается стаканами, у меня ведет себя вполне цивильно. Учитывая мой прошлый телеопыт, довольно интересно поехать снять Дзеффирелли или Кшиштофа Пендерецкого, а потом снять тетку, которая рассказывает, как ее мужья бросали.

— Можно стать философом.

— Вряд ли от этого можно стать философом. Просто живешь, просто работаешь. Но ко мне иногда приходят те, кто мне очень симпатичен. Я безумно рад, если встречаю у себя в программе Мишу Веллера, Сашу Ширвиндта...

— Но наверняка те же Веллер и Ширвиндт вам по-дружески говорят: Володя, ну что ты здесь делаешь, как ты низко пал.

— Вот так мне никто не сказал. Ни разу. Да я и сам так не считаю.

— Как любой телевизионщик вы, наверное, в меру циничный человек. Скажите правду, вы презираете своих персонажей?

— Да что вы?! На днях я получил посылку от своего героя из «Пятерочки» — это такая тюрьма, где сидят приговоренные к пожизненному заключению. Он мне прислал кассеты с песнями собственного сочинения. Вот такие у меня отношения и с Тонино Гуэррой, и со «смертником».

— Когда вы делали «И дольше века...», каналу «Россия» это оказалось не нужно. Зато востребовано такое телевидение, как «Частная жизнь».

— Но вы же сами видите, какое ТВ сейчас востребовано.

— А зачем вам в этом участвовать?

— Вы хотите, чтобы я перестал работать на ТВ?

— Вот именно, что я не хочу. Вам не обидно, что на политическом ТВ появляются мальчики, которых вытаскивают непонятно откуда и которые готовы говорить все, что им прикажут. А вы, мне кажется, достойны в этой жизни иного формата.

— После выборов Бориса Николаевича Ельцина в 1996 году я для себя решил, что больше политической журналистикой заниматься не буду.

— Теперь вам даже это стыдно вспоминать?

— Да чего стыдно, это все равно как вспоминать 91-й год.

— Ну вы сравнили! 91-й — это же святое.

— Да подумаешь, ну жил у Белого дома три дня. Сейчас об этом вполне можно написать небольшую смешную историю. А между 91-м и 96-м был ведь и 93-й. Тогда я снимал расстрел Белого дома и штурм «Останкино», где погиб мой инженер Сережа Красильников. А сейчас у меня другая жизнь. Вот я гуляю с внуком, в деревне живу.

— Вот оно счастье.

— Мне действительно комфортно от такой моей жизни и от работы.

— Если уж мы перешли к вашей частной жизни, расскажите о самом памятном для вас Новом годе.

— Прошлый Новый год мы с семьей встречали в Париже. Снимали там «Директора Лувра». Дочка была на сносях. И 31 декабря в 12 часов я загадал, чтобы у нее все прошло хорошо. Когда мы в начале января ночью вернулись в Москву, уже в три утра она мне позвонила: «У меня схватки начались». И я летел к ней на машине по льду. Помню, перепутал роддом. Но все обошлось. А вы говорите, частная жизнь. Частная жизнь — это главное. Но это моя частная жизнь, а дальше — извините... Дальше я мало кого подпускаю. И мне совершенно безразлично — будут знать в соседнем магазине, что мы с женой живем вот уже 35 лет, или нет.

— И все-таки вам, такому породистому, с такой ТВ-историей, нужно вести как минимум «Вести недели», а не это шоу для безработных и домохозяек.

— Я бы никогда не согласился сегодня вести политические программы и всякие другие «Новости». Неинтересно.

— А разве, простите, копаться в личном белье скандальных персонажей интереснее?

— Так я и раньше занимался частной жизнью. Ведь сериал «И дольше века...» — это частная жизнь. Только это частная жизнь людей выдающихся.

— Но в той старой, доброй и очень стильной «До и после полуночи» вы говорили еще и о смысле жизни. Сейчас это невозможно или не нужно?

— Наверное, я просто повзрослел. Это только у нас в стране так много обсуждают телевидение. Нигде этого нет.

— Так русские же во всем хотят видеть смысл.

— Когда я начинал делать программу, то у меня была одна идея — поднять культуру частной жизни. Ведь эта культура у нас, в принципе, не существовала.

— Сравните ТВ перестроечное и сегодняшнее.

— Да как это можно сравнивать! Мы тогда этим жили. Это то же самое, что сравнивать театр на Таганке, когда он появился, и тот, который сейчас. А то, перестроечное ТВ было самым интересным в Европе.

— А сейчас, получается, время массового оглупления? Как же человеку сохраниться? Ведь ваша «Частная жизнь» в этом ему не поможет.

— Нужно меньше смотреть телевизор.